На протяжении последних 200 лет Россия всегда в своем уровне развития примерно колебалась вокруг мировой средней. И какие бы попытки форсированного развития не предпринимались, от Петра Первого до Сергея Витте и от первых пятилеток, до ускорения времен Горбачева, эти попытки не выводили нас из наезженной колеи. Но те сценарии, которые подготовлены сегодня, позволяют надеяться на то, что при благоприятном стечении обстоятельств у нас действительно есть шансы из этой колеи выбиться.
Статистика говорит, что темпы роста нашей страны будут замедляться, но есть шансы и на то, что до 2020 г. в России сохраняются практически такие же темпы роста, как и сейчас.
И если высокие темпы роста у нас действительно сохранятся, то к 2020 г. мы станем постиндустриальной страной и войдем в «золотые 2 миллиарда» мировой экономики, т.е. в число стран с населением, которые составят верхние 20% самых развитых экономик мира. Таким образом, мы будем уже не средней по развитию страной, а страной, существенно опережающей средний уровень развития.
В частности, доля занятых в секторе услуг составит не менее 70%. На самом деле, к этому показателю Россия приближается уже сейчас. Но проблема состоит в том, что 70% нашей занятости в секторе услуг – это не постиндустриальная занятость, а занятость, в низкопроизводительных традиционных секторах услуг.
В частности, ¼ населения занята в секторах бюджетной сферы, где у нас производительность чудовищно низкая по сравнению со стандартами постиндустриальных экономик. В то же время те виды деятельности, которые реально называются постиндустриальными услугами (прежде всего, это сектор постиндустриальных бизнес услуг, финансовый сектор, информационные услуги, медийный сектор, сфера юридических, консалтинговых, финансовых, дизайнерских, архитектурных и прочих услуг), у нас недоразвиты.
Уровень развития современных стран определяется тем, насколько развиты именно эти постиндустриальные сектора услуг, которые у нас, к сожалению, пока находятся в атрофированном состоянии.
При оптимальном развитии к 2020 г. страна сможет продвинуться в этом направлении.
Доля населения, близкого по уровню жизни к западноевропейскому среднему классу, у нас может приблизиться к 50% в благополучном сценарии.
Мы имеем шанс к этому времени оказаться одной из самых образованных стран в мире.
С учетом нынешних тенденций быстрого расширения численности людей, получающих высшее образование, мы, скорее всего, будем иметь больше половины населения с высшим образованием. Таких стран в мире будет не так уж много.
У страны есть возможность к 2020 г. стать уже почти развитой постиндустриальной страной с ВВП на душу населения больше 20 тыс. долларов на человека, развитым средним классом и т.д. а также есть возможность развиваться по инерции, ничего не меняя в стране, тогда темпы роста затухают и развитой страной Россия к концу следующего десятилетия не становится. В чем же разница между этими двумя сценариями?
Во-первых, это проблема человеческих ресурсов.
Во-вторых, это проблема интеграции нашей страны в мировую экономику, остро встающая в связи с тем, что откладывается даже такая элементарная вещь, как присоединение нашей страны к ВТО, что сделали уже практически все крупные страны мира.
И третья проблема – это состояние наших институтов, по сути дела, качественный уровень развития нашего общества.
Первые две проблемы, при все том что они масштабны и очень значимы для России, на самом деле являются частностями по отношению к последней проблеме – проблеме качественного состояния российского общества, состояния институтов и проблеме того, позволят ли наши институты, которые существуют сегодня, стать России развитой страной в 2020 г.
При темпе роста примерно 7% в год России нужно еще 15 лет, чтобы стать развитой страной.
Эти темпы в период приближения к постиндустриальной стадии развития поддерживали многие страны мира, например, Южная Корея, Сингапур, Тайвань, Ирландия, страны Балтии. Некоторые из них уже вошли в число постиндустриальных стран.
Но есть одна проблема. Реально мы сталкиваемся с ситуацией, когда у нас почти на 1 млн. человек в год снижается численность трудоспособного населения все последующие тринадцать лет до 2020 г. Мы теряем почти 15 млн. человек. В мире нет ни одного прецедента, чтобы длительное время такими темпами развивалась страна, у которой доля трудоспособного населения снижается ежегодно на 1%.
Даже если подходить к вопросу чисто арифметически, то при росте производительности труда на 7% в год ВВП в расчете на душу населения будет расти примерно на 1% медленнее, то есть 6% в год. Поэтому никто не может гарантировать, что если мы эту проблему как-то не решим, то действительно сможем развиваться наилучшим образом.
Вклад демографической и миграционной политики в замедление снижения численности трудоспособного населения составляет меньше половины от необходимого.
В лучшем случае мы можем таким способом снизить темпы сокращения рабочей силы на 40%, вместо 100%, которые нам необходимы, чтобы предложение на рынке труда не уменьшалось. То, что говорится о росте рождаемости, в принципе, это в этот период бесполезно, потому что дети, которые рождаются сейчас, достигнут трудоспособного возраста и выйдут на рынок труда лишь после 2025 г.
Т.е. в период до 2020 г. повышение рождаемости не решает задачу стабилизации численности занятых, а лишь создает дополнительные трудности, поскольку в связи с необходимостью ухода за ребенком родители снижают активность на рынке труда.
Если в направлении снижения смертности будет сделан максимум возможного, это уменьшит падение численности трудоспособного населения не более чем на 2,3 млн. чел.
Но для компенсации естественной убыли трудоспособного населения есть и другие возможности.
Вклад человеческого потенциала в создание общественного богатства составляет порядка 15%, это ниже, чем в беднейших странах мира. Такого нет даже в большинстве сырьевых стран. Если мы сравним Россию с Норвегией, то мы обнаружим, что при всем том, что там сырье тоже вносит значительный вклад в создание общественного богатства, но все равно 70% этого богатства создается человеческим потенциалом, а в России – всего 15%.
На самом деле, если бы мы повысили вклад нашего человеческого потенциала в развитие хотя бы до уровня среднеразвитых стран, не говоря уже о развитых, то это не даст необходимых возможностей роста экономики. Одно это позволяет повысить среднегодовые темпы роста на 3-4%. Как же можно в ближайшее время добиться повышения вклада человеческого потенциала.
Если мы посмотрим на численность инвалидов в России, то она в процентах от общей численности населения практически такая же, как в развитых странах мира.
Но занятость среди инвалидов у нас в три раза ниже, чем в странах постиндустриального развития.
Если к тому времени, как станем постиндустриальной страной, мы повысим занятость инвалидов хотя бы в три раза, как это соответствует среднему уровню для постиндустриальных стран, то это дает 3,6 млн. рабочих рук.
Еще 3 млн. рабочих рук дает сокращение занятости в бюджетной сфере на непроизводительных областях, без ущерба для развития социальных услуг в этой сфере.
У нас сейчас численность занятых в бюджетной сфере в удельном весе на 5 процентных пунктов превышает уровень численности в Великобритании, не самой последней страны по численности занятых в социальной бюджетной сфере. Если мы хотя бы снизимся до уровня Великобритании, повысив производительность, уровень финансирования и заработной платы.
Наконец, устранение барьеров на рынке жилья позволяет повысить межрегиональную мобильность рабочей силы и облегчить трудовую миграцию из хронически депрессивных регионов туда, где не хватает рабочих рук. Это дополнительно дает еще около 2 млн. занятых. Практически все ожидаемое уменьшение численности трудоспособного населения может быть компенсировано за счет трех перечисленных направлений, связанных с улучшением использования человеческого потенциала в нашей экономике.
К этому можно добавить, что у нас на 40% предприятий промышленности производительность составляет дай бог 1/5 от уровня наиболее развитых стран, и достаточно простые меры по их реструктуризации позволяют высвободить и перенаправить на более производительные и высокооплачиваемые рабочие места миллионы людей.
Проблема только одна. Все эти решения не могут быть реализованы по мановению волшебной палочки. Любая такая мера требует институциональных реформ, а вот с этим у нас серьезные проблемы.
Практически все страны ЕврАзЭС согласно гравитационной модели недостаточно активно торгуют друг с другом, т.е. у них еще есть большой потенциал торговли.
Но если мы посмотрим на Россию, то она, наоборот, переторговывает. Если мы определим внешний экономический товарооборот России в процентах от ВВП, то российская экономика выглядит как открытая и интегрированная в мировую экономику. Но высокий уровень нашей торговли обусловлен, в основном, экспортом энергоносителей, и проблема в том, что, за исключением энергоносителей, мы практически больше ничего не экспортируем, и доля иного экспорта не растет. Доля других товаров, помимо углеводородов, остается в нашем экспорте практически неизменной на протяжении многих лет.
Если мы будем экспортировать в основном нефть и газ, то, во-первых, наши рынки не будут расти так быстро, как нам нужно, чтобы обеспечивать 6-7% ежегодного роста, а, во-вторых, наш ВВП, скорее всего, будет расти даже медленнее, чем в среднем мировая экономика. И неслучайно в прошлом веке у ведущих стран-экспортеров Ближнего Востока, например, у Кувейта на длительных интервалах времени темпы роста ВВП на душу населения были низкими и, в некоторых случаях даже отрицательными. С этой точки зрения, диверсификация экспорта, уход от сырьевой ориентации – это для нас не роскошь, а необходимость.
Для того, чтобы этого добиться, нам нужно уйти от инерционного сценария внешней торговли. Если мы останемся экспортерами углеводородов, наш экспорт в процентах к ВВП будет постоянно снижаться. Если же мы начнем по-настоящему диверсифицироваться, то он станет настоящим драйвером быстрого экономического роста.
Вопрос в том, как добиться диверсификации в российской экономике. Если мы хотим диверсифицировать наш экспорт вверх по цепочкам добавленной стоимости, то само собой, без дополнительных целенаправленных усилий, это, скорее всего, не произойдет. Существующая структура нашей экономики такова, что «автоматическая» диверсификация экспорта будет затруднена, и необходимо активное содействие диверсификации для того, чтобы она шла достаточно быстро.
Привлечение прямых инвестиций является одним из факторов диверсификации российской экономики.
Прямые иностранные инвестиции в последнее время у нас растут очень быстро. Но здесь не все так просто. Порядка 70% этих инвестиций по-прежнему идет в энерго-сырьевые сектора, и лишь немногим более 1% - в машиностроение. Очевидно, что такая структура прямых иностранных инвестиций мало помогает диверсификации экспорта.
Помогать диверсификации экспорта могут и российские прямые инвестиции за рубежом. Но здесь есть свои проблемы. В восприятии стран-рецепиентов как потенциальный источник прямых иностранных инвестиций Россия занимает лишь десятое место, что несоразмерно с масштабами экспорта капитала из России.
Мы как раз сейчас входим в переломную стадию развития и в течение следующего десятилетия может обозначиться тенденция снижения ущерба окружающей среде в расчете на единицу ВВП.
Во многих отраслях наши технологии и производительность отстают в десятки раз от мировой границы. И если мы смотрим глазами инвестора, где потенциал роста, где больше рост? Они там, где мы ближе к нулю. Туда инвестор и будет вкладывать, где у нас есть возможность одним махом в 6-10 раз увеличить производительность. Это у нас происходит сплошь и рядом на предприятиях с иностранными инвестициями. Иностранный инвестор может и не пойти, скажем, в авиационную промышленность, потому что там потенциал роста связан с нашими институтами, с гибкостью нашего рынка инноваций, развитой инфраструктурой инноваций, у нас с этим сейчас все не слишком хорошо. И нам еще долго-долго придется улучшать ситуацию, прежде чем инновационные механизмы заработают так, как это происходит в силиконовой долине США. А вот там, где можно просто купить новое оборудование и увеличить производительность в 10 раз, туда инвестор точно пойдет. В этом и есть смысл догоняющего развития, именно поэтому мы развиваемся в ближайшие пять лет такими темпами. Только по той причине, что отправная точка у нас – отстающие отрасли с низкой производительностью. По мере того, как все эти отрасли будут отдаляться от нуля, приближаться к мировой технологической границе, вот там и начинаются проблемы, потому что тогда инвестор десять раз подумает, прежде чем вкладывать деньги в эти отрасли.
Он должен быть уверен, что если это инновации, то у нас есть все необходимое для их успешной коммерциализации венчурные фонды, страховые рынки, что у нас защищена интеллектуальная собственность, что у нас для эффективные рынки сбыта, что государство не будет вмешиваться в исследования и разработки, например, препятствовать их коммерческому использованию из соображений обороны и безопасности, и т.д. Все это очень не простые вещи, и без глубоких институциональных реформ такое развитие в принципе невозможно. А вот просто вложить деньги в швейное предприятие и в шесть раз повысить производительность – это запросто, это элементарный акт. Именно поэтому мы сейчас идем легким путем, как долгое время шла Южная Корея, как идут Китай и Вьетнам сейчас. Это самый простой путь, он не требует первоклассных институтов. Вложил деньги – сразу получил отдачу.
В электроэнергетике существует тоже такой потенциал, потому что, грубо говоря, кпд наших энергетических мощностей сейчас в два, а то и в три раза меньше, чем у передовых международных аналогов. Опять-таки простое усовершенствование оборудования, даже без строительства новых станций позволяет резко повысить отдачу, следовательно, снизить издержки и повысить совокупную факторную производительность. В энергетике у нас очень большой потенциал. А еще нужно учитывать потенциал повышения энергоэффективности потребления, там тоже огромные возможности.
Все национальное богатство, которое будет создано за ближайшие 15 лет очень грубо в долларах по паритету будет оцениваться, наверно, в 25, даже в 30-35 триллионов долларов. Инвестиции должны составить не меньше ¼ этой суммы. То есть порядка 7-8 триллионов долларов мы должны вложить в экономику за этот период. Примерно такая оценка, она, конечно, очень грубая. Но, в принципе, имеющиеся модели позволяют и более точно оценить инвестиционные потребности.
Есть и другие проблемы. Россия испытывает отчетливый дефицит компетенций, от которых напрямую зависят возможности диверсификации экспорта в направлении высокотехнологических товаров. В России дефицит бизнес-компетенций, фактически связанный с недостаточным развитием человеческого потенциала в этой сфере, является одним из существенных барьеров на пути диверсификации экспорта.
Есть еще и проблема институтов. Если мы посмотрим, сколько времени отнимает прохождение экспортной сделки на российской таможне, то окажется, что она в два раза длиннее, чем в развитых странах. Если мы посмотрим на то, сколько документов надо оформить на таможне, выяснится, что их в полтора раза больше, чем в большинстве развитых стран. Если мы выясним, сколько стоит экспорт контейнера с товарами из России за рубеж, то стоимость этого экспорта в три раза выше, чем в странах Организации экономического сотрудничества и развития, то есть в развитых странах.
С первого взгляда получается, что России надо развивать свои институты, и если мы будем их развивать в ближайшее время и проводить реформы, то, скорее всего, у нас не будет препятствий на пути экономического роста, и он будет быстрым. Но реальный процесс развития оказывается гораздо сложнее, чем простые линейные, механистические экстраполяции.
Одна из проблем состоит в том, что в последние годы в России по многим направлениям происходило не улучшение, а ухудшение институтов. Вторая проблема отчетливо видна на примере стран Латинской Америки и Восточной Азии. Эти страны провели большое число реформ. Индексы структурных реформ для большинства этих стран идут круто вверх. Эти страны успели создать много весьма современных рыночных институтов в самых разных областях. Многие из этих стран действительно находятся на неплохом счету по уровню развития экономических и социальных институтов.
Среднегодовые темпы роста стран Латинской Америки, несмотря на впечатляющие успехи институциональных реформ, находились практически на нулевом уровне, начиная с 1980 г. и до начала текущего десятилетия. Темпы роста в странах Восточной Азии, напротив, были самыми высокими в мире, несмотря на то, что многие важные рыночные институты у них недостаточно развиты.
Если мы посмотрим на Центральную и Восточную Европу и СНГ, то увидим похожую ситуацию. По многим показателям институционального развития наши соседи из Центральной и Восточной Европы являются намного более успешными, чем страны СНГ. Но средние темпы роста в странах СНГ в последние годы заметно превосходят темпы роста в Центральной и Восточной Европе.
Таким образом, многое в институциональной сфере выглядит неоднозначно, и это как раз загадка, ответ на которую очень важен для того, чтобы понять, что станет с Россией к 2020 г. Попытка ответить на эту загадку приводит к следующим существенным выводам.
Нестандартные институты, которые не соответствуют рыночному идеалу, на самом деле, как показывает опыт Восточной Азии, а в последние годы и опыт СНГ, неплохо обеспечивают экономический рост в период, когда страна имеет потенциал догоняющего развития, т.е. когда развитие во многих отраслях происходит на основе технологических заимствований и инвестиций из-за рубежа, и когда страна еще не достигла мировой технологической границы, вблизи которой она вынуждена будет переходить к развитию, во-многом, за счет внутренних инноваций.
Но эти нестандартные институты развития перестают работать в процессе приближения страны к мировой технологической границе.
Финансовый же сектор не может быть устойчив, если слабы институты финансового сектора, если неэффективно государственное регулирование, слаб пруденциальный надзор, если Центробанк не в состоянии эффективно кредитовать банки и осуществлять денежную эмиссию иначе, как через операции на валютном рынке. У нас много проблем в этом секторе. И финансовый сектор может быть источником дестабилизации даже в среднесрочной перспективе. Но пока сам по себе он не в состоянии настолько ухудшить ситуацию, чтобы экономический рост остановился. Через семь-десять лет, - может быть, да, но не в ближайшие годы.
Если мы посмотрим на ценности в России по недавнему обследованию Банка реконструкции и развития, то это обследование свидетельствует о том, что у нас, может быть, тоже будут происходить похожие изменения. Если мы рассмотрим отношение российских респондентов к рынку в зависимости от возраста и уровня жизни, то увидим следующее. Среди граждан в возрасте до 49 лет доля положительно относящихся к рынку гораздо выше, чем у граждан в возрасте 50-64 года. Выше она и у лиц со средними и высокими доходами по сравнению с теми, чьи доходы являются низкими. Соответственно, по мере естественной смены поколений и увеличения доходов в процессе экономического роста, доля россиян, поддерживающих рынок, тоже, скорее всего, будет возрастать. А если мы посмотрим на отношение к демократии, то мы увидим, что ситуация похожая. Граждане молодых возрастов и граждане со средними и высокими доходами имеют довольно более уровень поддержки ценностей демократического общества, чем пожилые граждане и граждане с низкими доходами.
И если эти межпоколенческие сдвиги и экономический рост будут продолжаться, то мы можем ожидать, что в течение 10-15 лет ценности тоже довольно сильно изменяться, и тогда общество, прежде всего средний класс, который достигнет 50% населения, будет предъявлять гораздо более высокие запросы на модернизацию институтов. Эти данные, как минимум, косвенно свидетельствуют о том, что ценности в нашей стране будут приближаться к ценностям, характерным для развитых стран.
Сегодня нет проблемы экономического роста, в ближайшие два-три года лет в случае, если в политическом плане будет поддерживаться статус кво. Международный и российский бизнес фактически уже определился по поводу того, что в условиях высоких цен на нефть в России можно делать бизнес, и темпы роста у нас будут высокими. А вот в дальнейшем могут появиться и политические, и экономические проблемы, все зависит от того, как повернется ситуация. Если власть почувствует угрозу остановки экономического роста и начнет заранее к этому готовиться, тогда, может быть, обострения политических проблем не произойдет. Если же власть расслабится и сочтет, что экономический рост Господь Бог подарил России навсегда, тогда, скорее всего, возникнут не только экономические, но и политические проблемы.
Таким образом, если попытаться применить это к тому, что может случиться с Россией в период до 2020 г., то можно сказать следующее. Если у нас в экономике и есть значительный потенциал долгосрочного развития, то многие институты у нас их рук вон плохи. Мы находимся на уровне 25% наименее развитых стран мира по многим показателям качества государства, характеризующих по уровень коррупции, состояние государственного регулирования экономики, эффективность защиты прав собственности.. Достигнуть постиндустриальной стадии развития с такими отсталыми институтами практически невозможно. По крайней мере ни одной стране в мире этого еще не удавалось.
Но несмотря на это, у нас еще есть некоторый, хотя может быть и очень небольшой, потенциал догоняющего развития, который может быть реализован без радикального улучшения положения в институциональной сфере.
Во многих отраслях у России производительность составляет менее 10% от уровня США. В некоторых областях мы уже близки к мировой технологической границе, но такие сферы еще слишком малы, чтобы в строгом смысле считаться отдельными отраслями, а их число можно пересчитать по пальцам одной руки. Во всех других областях у нас есть большой потенциал роста на основе технологических заимствований, в том числе на основе прямых иностранных инвестиций.
Высокий уровень макроэкономической стабильности, высокие цены на нефть и минимально терпимое состояние базовых экономических институтов позволят российской экономике еще несколько лет развиваться быстрыми темпами без ускорения институциональных реформ. Но рано или поздно возникнет вопрос об исчерпании потенциала такого роста и о необходимости проведения масштабных институциональных реформ.
Россия находится среди трех стран с наибольшим превышением фактического ВВП по отношению к потенциальному, вытекающему из достигнутого уровня конкурентоспособности. Поэтому дополнительный рост ВВП без повышения конкурентоспособности и соответствующего развития институтов в нашей стране может быть достигнут лишь в весьма ограниченных пределах.
Таким образом, вопрос о модернизации институтов может в полный рост возникнуть уже в ближайшие годы. Это тем более вероятно в случае снижения мировых цен на энергоносители, которое неизбежно приведет к ослаблению традиционных факторов инвестиционной привлекательности российской экономики, связанных с природными ресурсами и с относительно высоким уровнем макроэкономической устойчивости.
Сейчас политическая система утратила стимулы к реформам, но это состояние отсутствия стимулов может иметь две ипостаси. Либо мы эту замороженность, законсервированность рассматриваем, как замок с каменными стенами, который никуда не сдвинуть, ни вправо, ни влево, он стоит, как крепость, и для проведения реформ его надо штурмовать. Либо это другое состояние, гораздо более чувствительное к переменам. Мне кажется, что наше сегодняшнее отсутствие интереса к институциональным реформам, скорее, напоминает не крепость, которую надо брать штурмом, а двухколесный велосипед, на котором, чтобы не упасть на землю, ездок должен постоянно двигаться вперед. Основы относительной устойчивости нашей политической системы сегодня, на мой взгляд, заключаются не в том, что используются какие-то жесткие механизмы принуждения или запугивания. Мне кажется, что в основе ее относительного равновесия сегодня лежит, прежде всего, быстрый экономический рост, который создает ситуацию выигрыша для подавляющего большинства населения страны благодаря. Ведь достигнутый уровень жизни подавляющего большинства населения России является самым высоким за всю тысячелетнюю историю страны, равно как и темпы повышения уровня жизни в течение последних восьми лет. Именно в этом заключается главная причина той широкой поддержки, которой сегодня пользуется власть и главный источник силы сложившейся системы. И пока продолжается быстрый экономический рост, этот велосипед движется вперед и сохраняет равновесие.
Если политики к этому не прислушаются, то есть примеры многих стран, где остановка роста привела к серьезным проблемам, хотя бы пример Южной Кореи, где экономические проблемы в1990-е годы сопровождались изменениями в политической системе. Так что политикам решать, как они будут реагировать на подобную ситуацию.
Самая благоприятная окружающая среда и, в принципе, ситуация с экологией,- в очень слаборазвитых странах, которые еще даже не начали полноценную индустриализацию. Уровень выхлопов и прочих экологических выбросов на единицу ВВП начинает расти по мере начала индустриализации, и этот рост продолжается для стран, достигающих среднемировых показателей ВВП на душу населения. Но для более развитых стран этот показатель начинает быстро снижаться. Во-первых это связано с тем, что постиндустриальное развитие в отличие от индустриального ведет к ослаблению давления на окружающую среду. Во-вторых, в боле развитых странах возрастает спрос на защиту окружающей среды и это ведет к быстрому ужесточению системы охраны окружающей среды и росту ее эффективности. Страны начинают тратить гораздо больше средств на улучшение окружающей среды. Скорее всего, эта закономерность в долгосрочной перспективе будет проявляться и в России.
Наш народ отличается высокой инновационностью и энтузиазмом. Люди с удовольствием говорят, что они склонны к изменениям, готовы на самые различные инновации и эксперименты. Но беда оказывается в том, что способность усвоить и реализовать эти инновации у людей ограничена, потому что ограничены показатели того, что наши психологи называют жизнеспособностью, которые, помимо прочего, отражают способность поддерживать достигнутый результат и тратить личную энергию на их достижение. Амбиций и куража оказывается много, а возможностей их реализовать гораздо меньше. По уровню склонности к инновациям наша экономика занимает в рейтинге хорошее место, гораздо выше, чем по уровню ВВП на душу населения. А вот по способности применить эти инновации по оценке Всемирного экономического форума мы занимаем гораздо худшие места. Это получается по народной поговорке – замах на рубль, а удар на копейку. Возможно, в этом одна из наших проблем.
Если говорить конкретно о реформе финансового сектора, то там очень много проблем: и собственно реформы как таковые со стороны правительства, и развитие рыночных институтов, например, развитие рыночной инфраструктуры и системы саморегулирования. Вот у нас приняли закон о кредитных бюро, а кредитных бюро так и нет. Если мы сравним развитие этого элемента финансовой инфраструктуры с развитыми странами, то у нас стоят нули в международных обследованиях Doing Business Всемирного банка, а у других стран в этой графе стоят внушительные цифры. И это уже даже не проблема правительства.
У политиков по каждому направлению реформ есть подробные алгоритмы, и проблема только в их готовности действовать. Пока в экономике такая хорошая ситуация, и рост продолжается без институциональных реформ, у политиков просто мало стимулов, чтобы их проводить. Когда рост остановится, скорее всего, стимулы появятся, тогда все эти алгоритмы понемногу начнут работать.